– Согласен. – Она была права на сто процентов.

– Ладно, хватит! – Мэй разошлась не на шутку. – А зачем ты приходил ко мне вчера вечером? Что тебе было надо?

– Да все уже. Проехали.

– Проехали?

– Ага. Короче говоря… В общем, проехали.

– Хочешь сказать, что пообнимался с ней, и я стала не нужна?

– Да нет, что ты! Тут совсем другое. Мне просто показалось…

Мэй Касахара бросила трубку. Я вздохнул. Мэй, Мальта Кано, Крита Кано, «телефонная дамочка», да еще Кумико… Правильно сказала Мэй: многовато женщин вокруг меня крутится в последнее время. И каждая со своими непонятными проблемами.

Однако дальше ломать над всем этим голову я не мог – жутко хотелось спать. А проснусь – надо будет сделать одно дело.

Я опять завалился в постель и уснул.

Проснувшись, достал из шкафа рюкзак, который мы держали на случай чрезвычайных ситуаций – если вдруг понадобится срочно эвакуироваться из дома. В нем лежали фляга для воды, галеты, карманный фонарь и зажигалка. Когда мы переехали в этот дом, Кумико боялась сильного землетрясения и где-то купила готовый набор. Воды во фляжке, правда, не было, галеты отсырели и размякли, а батарейки в фонаре сели. Я налил воды, галеты выбросил, вставил в фонарь новые батарейки. Потом сходил в хозяйственную лавку поблизости и купил веревочную лестницу, какие продают на случай пожара. Подумал, что еще может понадобиться, но кроме лимонных леденцов в голову больше ничего не пришло. Обойдя дом, закрыл все окна, выключил свет. Запер входную дверь на ключ, но затем передумал: вдруг кто-нибудь зайдет. Может, Кумико вернется. И потом, в нашем доме для воров не было ничего стоящего. На столе в кухне я оставил записку:

Т.»

Я представил, как Кумико, вернувшись, увидит мое послание. Что она подумает? Порвал записку и написал новую:

Т.»

В легких брюках и тенниске с короткими рукавами, с рюкзаком, я спустился с веранды в сад, где меня встретило лето – настоящее, какое и должно быть. Сияние солнца, аромат ветерка, цвет неба, форма облаков, пиликанье цикад – все возвещало о наступлении замечательной летней поры. Закинув рюкзак на спину, я перелез через стену в саду и двинулся по дорожке.

Как-то в детстве таким же ясным летним утром я убежал из дома. Из-за чего – не помню, наверное, обиделся на родителей. Ушел с рюкзаком за плечами, захватив все деньги из копилки. Соврал матери, что иду в поход с приятелями, и попросил ее приготовить мне бэнто [ 44 ]. Недалеко от нашего дома были холмы – отличное место для прогулок и турпоходов, ребятня постоянно там лазила, и все к этому привыкли. Я сел в автобус, который выбрал заранее, и проехал до самого конца маршрута. Городок, где я сошел, показался тогда чужим и далеким. Там я пересел на другой автобус и оказался в другом городке, еще более чужом и далеком. Я даже не знал, куда приехал, и стал просто так бродить по улицам. Город был самый заурядный. Немного оживленнее нашего местечка, но и погрязнее. Торговая улица с рядами лавок и магазинчиков, железнодорожная станция, несколько заводиков… Речка, лицом к которой стоял кинотеатр с каким-то вестерном на афише. В полдень я уселся на скамейку в парке, съел бэнто. Я пробыл там до вечера, а когда стало смеркаться, почувствовал себя ужасно одиноким. «У тебя последний шанс вернуться, – сказал я себе. – Стемнеет, и тогда отсюда уже не выбраться». Я доехал до дома на тех же автобусах, на которых уезжал. Еще не было семи, и никто так и не заметил, что я убегал из дома. Родители подумали, что я лазил с ребятами по холмам.

Этот эпизод совсем стерся из моей памяти. Но в тот момент, когда я с рюкзаком за плечами собирался перелезть через стену, вдруг вернулось ощущение небывалого одиночества, охватившего меня, когда я стоял один на незнакомой улице среди незнакомых людей и домов и смотрел, как медленно угасает вечернее солнце. Тут я подумал о Кумико, которая пропала куда-то, захватив с собой только сумочку и блузку с юбкой из химчистки. Она упустила последнюю возможность вернуться и, может быть, стоит сейчас одна посреди какого-нибудь чужого и далекого города. От этой мысли мне сделалось не по себе.

Ерунда! Одна она быть не может. Наверняка с мужчиной.

И я перестал о ней думать.

Я шагал по дорожке.

Трава под ногами уже лишилась сочного аромата зелени, которым ее напитали весенние дожди, и выглядела жесткой и поникшей, как обычно бывает летом. В ней скакали жизнерадостные кузнечики, иногда на дорожку выпрыгивали лягушата. Здесь был мир этих маленьких существ, и вторгшись сюда, я нарушил установленный порядок.

Дойдя до пустого дома Мияваки, я распахнул калитку и решительно двинулся через бурьян вглубь сада, мимо потемневшей от грязи статуи птицы, которая, как всегда, не сводила с неба каменных глаз. «Только бы Мэй не увидела меня здесь», – подумал я, обходя дом.

Подойдя к колодцу, я снял блоки с крышки, убрал одну из ее деревянных половинок и бросил вниз камешек, чтобы убедиться, что там по-прежнему нет воды. Как и в прошлый раз, камешек глухо стукнулся о дно. Сухо. Я снял рюкзак, достал веревочную лестницу и прикрепил ее к стволу дерева рядом. Потом несколько раз сильно дернул лестницу, чтобы убедиться, что она меня выдержит. Осторожность не помешает. Если лестница отвяжется или оборвется, на поверхность можно и не выбраться.

Держа лестницу обеими руками, я начал постепенно опускать ее в колодец. Скоро вся она исчезла в темноте, но я так и не почувствовал, что лестница достала дна. Вряд ли ее не хватило – длина была очень приличная. Но колодец оказался глубоким, и сколько я ни светил вниз фонариком, так и не разглядел, опустилась лестница до самого конца или нет. Луч света, как бы выдыхаясь, растворялся и исчезал во мраке.

Я присел на край колодца и прислушался. Компания цикад устроила на деревьях настоящий концерт, участники которого словно соревновались, кто кого перекричит и у кого дольше хватит духа. Зато птиц слышно не было. Я вспомнил о милой Заводной Птице. Ей, верно, не понравилось состязаться с цикадами, и она куда-нибудь улетела.

Я повернул руки ладонями к солнцу. Они сразу стали теплыми – казалось, солнечные лучи проникли в каждую складку и линию. Здесь было настоящее царство света – он разукрасил все вокруг яркими красками лета. Летнее солнце благословляло даже то, что нельзя было потрогать рукой, – время и память. Я сидел на краю колодца и сосал леденец, пока он не растаял во рту. Потом еще раз на всякий случай посильнее дернул лестницу, проверив, надежно ли она закреплена.

Лезть в колодец по свободно свисавшей лестнице оказалось труднее, чем я думал. Сама лестница была что надо: переплетенные хлопчатобумажные и нейлоновые нити – очень прочные, но при спуске она сильно раскачивалась во все стороны. Всякий раз, когда я переносил ногу, чтобы найти для нее новую опору, резиновые подошвы моих теннисных тапочек скользили, поэтому приходилось так крепко цепляться за каждую перекладину, что заболели ладони. Я спускался медленно и осторожно, перебираясь со ступеньки на ступеньку, а дна все не было. Казалось, спуск будет продолжаться вечно. «Но есть же у него дно!» – подумал я, вспомнив, как ударился о землю брошенный в колодец камешек. Просто дело в этой дурацкой лестнице – из-за нее я спускаюсь так долго.

Когда я отсчитал двадцатую ступеньку, меня охватил страх. Он накатил неожиданно, будто я получил удар током, сразу парализовавший тело. Все мышцы окаменели. Тело покрылось потом, выступившим из каждой поры, ноги задрожали. Разве бывают такие глубокие колодцы? Да еще в центре Токио? Да еще рядом с моим домом? Я затаил дыхание и напряг слух. Ни звука. Даже цикад не слышно. Только в ушах отдавались громкие толчки колотившегося в груди сердца. Глубоко вздохнув, я понял, что застрял на этой двадцатой ступеньке, не в силах двинуться ни вниз, ни вверх. Воздух в колодце был прохладный, пахло землей. Особый мир, отрезанный от поверхности, которую летнее солнце щедро заливало своими лучами. Высоко над головой маячил маленький просвет. Половина деревянной крышки, оставленной на круглом отверстии, делила его строго пополам. Снизу это походило на плывущий в ночном небе месяц. «На небе некоторое время будет виден месяц», – сказала Мальта Кано. Она предсказала это по телефону.